мне очень хотелось сделать масштабный такой хвастливый пост всех моих подарков, потому что это то, что я делаю - хвастаюсь при любой возможности хД
но мне, если быть откровенной, очень лень всё это фотографировать и описывать, поэтому я просто скажу спасибо всем тем прекрасным чувакам, которые подарили мне столько всего мягкого, удобного, тикающего и в ещё не скором времени поющего на мои 19 лет.
кое-чем мне всё-таки очень хочется похвастаться, не в первую очередь, потому что в первую - мне хочется это показать, ибо это, имхо, очаровательно и просто прекрасно.
один из моих самых любимых разнофандомных авторов  s.locker презентовал мне флаффную вкусняшку по Рок'н'рольщику.
комментов не будет, потому что оно слишком прекрасно и оно мойооо ^^

восхититься

- Охуеть, наш мальчик уже совсем большой! – умиленно качает головой Мямля, с видом счастливой мамаши приобняв Раз-Два за плечи.
Они сидят на чертовски удобном кожаном диванчике, наблюдая за веселящейся молодежью. У Красавчика праздник – сегодня ему стало годом больше, и это отличный повод забухать, согласно общему мнению. Вечеринку организовывает Берти, этот милашка-адвопедик, и в мероприятии принимают участие все, кто так или иначе успел задолжать Бобби или успел его полюбить. В итоге в просторной, но не безграничной квартирке безутешного вдовца собирается какое-то нереальное количество народу, и грудастых цыпочек здесь тоже, конечно, хватает, но из торта все-таки выбирается фигуристый мужик в униформе бравого стража порядка.
Печенюшка устраивает настоящий снегопад, виски льется рекой, темных углов хватает на всех.
Раз-Два салютует Мямле стаканом, дескать, за мальчика!, и поднимается с дивана отлучиться по-маленькому. Мальчик, надо сказать, и впрямь вырос – по крайней мере, Раз-Два его помнит еще совсем сопливым девятнадцатилетним пацаном, когда он только-только прибился к шайке, и, черт возьми, с тех произошли разительные перемены.
В сортире у Берти пахнет какими-то цветочками, ландышами-хуяндышами; Раз-Два, утопив в унитазе бычок, выбирается из этого оплота содомии и выходит на балкон, подышать воздухом без цветочков и дать отдых гудящей от бедлама голове.
Стоит ли удивляться, что на балконе уже кто-то есть, и этот кто-то – именинник собственной персоной, треплется с кем-то по телефону и улыбается, слегка смущенно и очень искренне. Раз-Два уже собирается проявить неебическую тактичность и оставить Бобби наедине с трубкой, но тот уже говорит что-то вроде «спасибо за поздравления и все такое» и отрубает вызов.
- Я тебя так и не поздравил, - вспоминает Раз-Два, облокотившись о перила.
- Да? А я думал, мужик в торте был как раз от тебя, - улыбается Боб, убирая телефон в карман и пристраиваясь рядом.
- Ну нет, я бы выбрал посимпатичнее, - возражает Раз-Два.
Красавчик смеется, соглашаясь, а потом говорит что-то о том, что грех жаловаться, и вообще, и все такое прочее. Раз-Два вроде бы даже слушает, искоса наблюдая за ним с искренней теплотой – хороший все-таки пацан, хоть и жополаз, все равно очень хороший.
Логика тут страдает, но, в общем, именно поэтому Раз-Два наклоняется чуть ближе, ухватив Бобби за подбородок, и мягко целует в губы, хоть и без особой жадности, но вполне по-взрослому, не дожидаясь конца фразы о том, что полицейские в виде стриптизеров Красавчику нравятся на порядок больше.
- Скажешь кому - уебу, - напоследок с крайне серьезной физиономией предупреждает Раз-Два, ткнув Бобби пальцем в лицо, и заходит обратно в квартиру, изничтожать в компании Мямли хозяйский вискарь.
Красавчик провожает его взглядом, растерянно облизнув губы, а затем усмехается и вытягивает телефон из кармана, чтобы пригласить Берти к себе, на балкон, полюбоваться на звезды.
Охренеть как романтично, конечно, но не идти же теперь в спальню через всю квартиру со стояком, честное слово.

---

самая мерзкая на свете вещь - это этикетка шоколадно-вишнёвого йогурта "Даниссимо". не знаю, как у других "Даниссимо", но у шоколадно-вишнёвого абсолютного бл*дская этикетка и каждое утро она портит мне день.
почему у всех йогуртов этикетку можно снять целиком, она буквально соскальзывает, а на Даниссимо она рвётся. почему? почему она рвётся? какой мудак пожалел денег на этикетки?

---

Господи, благослови окись азота /с/

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Дочитываю "Выше стропила, плотники" господина Сэлинджера и столько всего хочется взять в кавычки, процитировать, перечитать кому-нибудь вслух. Рассказ ведётся от лица Бадди Гласса, одного из семерых детей семейства Гласс, который пишет о своём старшем брате Симоре (смею подозревать, что в оригинале он - Сеймур), поэте и самом прекрасном человеке на свете, судя по его словам. Во второй части книги очень много рассуждений, которые иногда бывают очень затяжными, но встречаются и весьма будоражащие вещи.

Дорогой мой старый Спящий Тигр!

Дорогой мой старый Спящий Тигр!
Не знаю, много ли на свете читателей, которые перелистывают рукопись в то время, как автор мирно похрапывает в той же комнате. Мне захотелось самому прочесть всю рукопись. На этот раз твой голос мне как-то мешал. По-моему, твоя проза и так настолько театральна, что этого твоим героям за глаза хватает. Столько надо тебе сказать, а с чего начать - не знаю.
Сегодня после обеда я написал целое письмо декану английского факультета, и, как ни странно, в основном это письмо как-то вышло в твоем стиле. Мне было так приятно, что захотелось тебе об этом рассказать. Прекрасное письмо! Чувствовал я себя так, как в ту субботу прошлой весной, когда я пошел слушать "Волшебную флейту" с Карлом и Эми, и они привели специально для меня очень странную девочку, а на мне был твой зеленый "вырви-глаз". Я тебя тогда не предупредил, что взял его. (Он тут говорит про один из четырех, очень дорогих галстуков, которые я приобрел в тот сезон. Я с_т_р_о_г_о-н_а_с_т_р_о_г_о запретил всем своим братьям, и особенно Симору, с которым у нас был общий платяной шкаф, даже прикасаться к ящику, где я прятал эти галстуки. И я специально хранил их в целлофановых мешочках.)
Но я никакой вины за собой не чувствовал за то, что на мне был этот галстук, только смертельно боялся, а вдруг ты появишься на сцене и увидишь в темноте, что я "позаимствовал" твой галстук. Но письмо - не галстук. Мне подумалось, что, если бы все было наоборот - и ты написал бы письмо в моем стиле, тебе было бы неприятно. А я просто выбросил это из головы. Есть одна штука на свете, не считая всего остального, которая меня особенно огорчает. Ведь я знаю, что ты расстраиваешься, когда Бу-Бу или Уэйкер говорят тебе, что ты разговариваешь совершенно, как я. Тебе кажется, что тебя как будто обвиняют в плагиате, и это удар по твоему самолюбию. Да разве так уж плохо, когда наши слова иногда похожи? Нас отделяет друг от друга такая тоненькая пленка. Стоит ли нам помнить, что чье? В то лето, два года назад, когда я так долго был в отъезде, я обнаружил, что ты, и 3., и я уже были братьями, по крайней мере, в четырех воплощениях, а может и больше. Разве это не прекрасно? Разве для каждого из нас его личная неповторимая индивидуальность не начинается именно с той точки, где в высшей степени ощущается наша неоспоримая связь, и мы понимаем, что неизбежно будем занимать друг у друга остроты, таланты, дурачества. Как видишь, галстуки я сюда не включаю. И хотя галстуки Бадди - это галстуки Бадди, все-таки забавно брать их без спросу.
Наверно, тебе неприятно, что я думаю про галстуки и всякую чепуху, а не про твои рассказы.
Это не так. Просто я шарю где попало - ловлю свои мысли. Мне показалось, что все эти пустяки помогут мне собраться. Уже светает, а я сижу с тех пор, как ты лег спать. Какая благодать - быть твоим первым читателем. Но еще большей благодатью было бы не думать, что мое мнение ты почему-то ценишь больше, чем свое собственное. Ей-богу, мне кажется неправильным, что ты так безоговорочно считаешься с моим мнением о твоих рассказах. Вернее - о т_е_б_е с_а_м_о_м. Попытайся когда-нибудь меня опровергнуть, но я убежден, что такое положение создалось оттого, что я в чем-то очень, очень тебе напортил. Нет, я сейчас вовсе не мучаюсь из-за какой-то вины, но все же вина есть вина. От нее не уйдешь. Ее стереть невозможно. Уверен, что ее даже трудно понять как следует - слишком глубоко она ушла корнями в нашу личную, издавна накопившуюся Карму. И когда я это чувствую, то меня спасает только мысль, что чувство вины - только незавершенное познание. Но эта незавершенность вовсе ничему не препятствует. Трудно только извлечь пользу из чувства вины, прежде чем эта вина тебя не доконает. Лучше уж я поскорее напишу все, что я думаю про этот твой рассказ. У меня определенное ощущение, что, если я потороплюсь, чувство вины поможет мне и безусловно принесет настоящую, большую пользу. Честное слово, я так думаю. Я думаю, что если я напишу все сразу, то я наконец смогу сказать тебе то, что я хотел сказать годами.
Наверно, ты сам знаешь, что в этом рассказе много огромных скачков. Прыжков. Когда ты лег спать, я сначала хотел перебудить весь дом и закатить бал в честь нашего замечательного братца-прыгуна. Но почему же я побоялся всех разбудить? Сам не знаю. Наверно, я просто человек беспокойный. Беспокоюсь, когда слишком высоко прыгают у меня на глазах. Кажется, я даже во сне вижу, как и ты посмел прыгнуть в никуда, прочь от меня. Прости меня. Пишу ужасно быстро. Я считаю, что такого рассказа, как ты написал, тебе долго пришлось ждать. Да и мне в каком-то смысле тоже. Знаешь, больше всего мне мешает спать моя г_о_р_д_о_с_т_ь за тебя. Вот откуда идет мое беспокойство. Ради тебя самого не заставляй меня гордиться тобой. Да, как будто я нашел правильное определение. Хоть бы ты больше никогда не мешал мне спать от гордости за тебя. Напиши такой рассказ, чтобы мне вдруг неизвестно почему расхотелось спать. Н_е д_а_в_а_й мне спать часов до пяти, но только потому, что над тобой у_ж_е в_з_о_ш_л_и в_с_е з_в_е_з_д_ы. Прости за подчеркнутую строчку, но я впервые одобрительно киваю головой, говоря о твоих рассказах. Не заставляй меня еще как-то высказываться. Сейчас я подумал: если попросишь писателя - "пусть взойдут твои звезды", то уж дальше начнутся просто всякие литературные советы. А я сейчас убежден, что все "ценные" литературные советы похожи на то, как Максим Дюкамп и Луи Буйэ уговаривали Флобера написать "Мадам Бовари". Допустим, что они вдвоем, с их изысканнейшим литературным вкусом, заставили его написать этот шедевр. Но они убили в нем всякую возможность излить свою душу. Умер он знаменитым писателем, а ведь он никогда не был таким. Его письма читать невыносимо. Настолько они лучше, чем все, что он написал. В них звучит одно: "Зря, зря, зря". У меня сердце разрывается, когда я их перечитываю. Бадди, дорогой мой, боюсь говорить тебе сейчас что-нибудь, кроме банальностей, общих мест. Прошу тебя, верь себе, все ставь на карту. Ты так разозлился на меня, когда мы записывались в армию. (За неделю до того мы, заодно с несколькими миллионами молодых американцев, записались в армию в помещении соседней школы. Я увидел, как он усмехнулся, подсмотрев, как я. заполнил свою регистрационную карточку. По дороге домой Симор нипочем не хотел сказать мне, что его так насмешило. Вся наша семья знала: если он упрется, по к а к и м-т о своим соображениям, то из него ни за что. слова не вытянешь. )А знаешь, почему я смеялся? Ты написал, что твоя профессия - писатель. Мне показалось, что такого прелестного эвфемизма я еще никогда не видел. Когда это литературное творчество было твоей профессией? Оно всегда было твоей р_е_л_и_г_и_е_й. Всегда. Я сейчас даже взволновался. А раз творчество - твоя религия, знаешь, что тебя спросят на том свете? Впрочем, сначала скажу тебе, о чем тебя спрашивать не станут. Тебя не спросят, работал ли ты перед самой смертью над прекрасной задушевной вещью. Тебя не спросят, длинная ли была вещь или короткая, грустная или смешная, опубликована или нет. Тебя не спросят, был ли ты еще в полной форме, когда работал, или уже начал сдавать. Тебя даже не спросят, была ли эта вещь такой значительной для тебя, что ты продолжил бы работу над ней, даже зная, что умрешь, как только ее кончишь, - по-моему, так спросить могли бы только бедного Серена К. [14]. А тебе задали бы только два вопроса: _настал ли твой звездный час? Старался ли ты писать от всего сердца? Вложил ли ты всю душу в свою работу?_ Если бы ты знал, как легко тебе будет ответить на оба вопроса: да. Но, перед тем как сесть писать, надо, чтобы ты вспомнил, что ты был ч_и_т_а_т_е_л_е_м задолго до того, как стать писателем. Ты просто закрепи этот факт в своем сознании, сядь спокойно и спроси себя как читателя, какую вещь ты, Бадди Гласс, хотел бы прочитать больше всего на свете, если бы тебе предложили выбрать что-то по душе? И мне просто не верится, как жутко и вместе с тем как просто будет тогда сделать шаг, о котором я сейчас тебе напишу. Тебе надо будет сесть и без всякого стеснения самому написать такую вещь. Не буду подчеркивать эти слова. Слишком они значительны, чтобы их подчеркивать. Ах, Бадди, решись! Доверься своему сердцу. Ведь мастерством ты уже овладел. А сердце тебя не подведет. Спокойной ночи. Очень я взволнован и слишком все драматизирую, но, кажется, я отдал бы все на свете, чтобы ты написал ч_т_о-н_и_б_у_д_ь - рассказ, стихи, дерево, что угодно, лишь бы это действительно было от всего сердца. В "Талии" идет фильм "Сыщик из банка". Давай завтра вечером соберем всю нашу братию и махнем в кино. С любовью С.

---

знаете, что я думаю. 23го апреля мне исполняется девятнадцать. уахахаха.



и в честь этого праздника и того факта, что вас - моих друзей-графоманов - в принципе, довольно много, а я у вас одна и вся такая прекрасная, почему бы вам что-нибудь мне не накатать? необязательно что-то большое и краснослоговое, можно обойтись маленьким простым драбблом с любым интересным мне пейрингом, а их такая тьма, что у вас точно будет, из чего выбрать. в свою очередь, обещаю обеспечить подобные подарки на день рождения всем желающим
Твайлайт Бой, конечно, в первых рядах.

---

сегодня в кровавом бою спортивной поликлиники на Кропоткинской торжественно пали почти три часа моей жизни. Эта потеря меня достаточно огорчает, чтобы написать об этом в дневничок.
точнее, даже не так: меня огорчает сам факт того, что эти три часа канули в лету, не оставив после себя никаких следов. мне всегда очень жалко время, которое тратится ни на что.
ладно, признаем, кто из нас не просиживал часы, разглядывая точку на потолке. но время, потраченное дома на достижение дзена - как бы трата во имя добра. такая, трата великолепия.
в то время, как очереди, существующие буквально везде, куда ступала нога человека (кроме луны, может быть) представляют собой своеобразные сжигатели жира жизни. То есть за это время ты, возможно, перевёл бы старушку через дорогу или перевёл бы сто рублей на счёт фонда спасения касаток.
Может быть, ты бы не сделал нихуя, но чувствовал бы себя всё равно лучше, нежели простаивая очереди за билетиками/квитанциями/талонами в кассах/поликлиниках/сбербанках.
А всё почему? Я считаю, виновата неразвитая система телепортации.
Вот представьте, нужно вам показаться хирургу в обычной бесплатной поликлинике. Народу - тьма, а вам добираться по пробкам через весь город. А так - пыш - и вы расщепились на атомы в любой части Москвы-матушки и сщепились обратно уже в родной 28й поликлинике. Заняли очередь за какой-нибудь пухленькой бабушкой, которая "все эти технологии отродясь не видывала", расщепились повторно и повторно сщепились, к примеру, в Министерстве Обороны. Ну, почему бы вам не быть министром обороны и ходить при этом в бесплатную поликлинику?
может быть, вы экономный.
Заключили договор мировой значимости с одной из стран Восточной Азии, а тут и ваша очередь за бабушкой подошла. Судьба страны решилась в промежутке между фразой "я за вами" и осмотром врача. Вот так-то.

@темы: minx.iadoreu, abcdifg

---

1142

Пока на золотой стремишься звон, ты - звон;
Пока душе милей не явь, а сон, ты - сон.
Вникай! Не нам, а нас цель страсти изменяет.
Любой предмет: тебя пленяет он? Ты - он.

---

А ты меня спросишь, как я себя чувствую, а я тебе скажу: я самый больной в мире человек, и мне больше ничего не надо!/с/

---

02.03.2011 в 23:59

Пишет  Бумажный кораблик:

Автор: Бумажный кораблик / Команда Полигональ / Роль в команде: Имитатор
Название: Closer
Саммари: школьные годы чудесные.
Пейринг: Имс/Артур
Рейтинг: близок к R
Предупреждения: характеры могут расходиться с канонными, но не потому, что автор так захотел, а потому, что герои ещё молодые и не совсем сформировавшиеся.


- Думаешь, его поймают? – спрашивает Джеф, сжимая сухими губами кончик самокрутки.
Артур приоткрывает дверь машины и ставит одну ногу на жёсткий песок. Удушливый воздух проникает в лёгкие, вызывая неприкрытое отвращение.
В городе снова жара.

Школа жизни, которую Артур проходил на протяжении всего своего обучения в Pershing High School, научила его тому, что чужая рука, сжимающая пальцы на его плече, и собеседник, затаскивающий его в ближайший туалет – первые признаки неминуемых побоев. В лучшем случае, двое-трое второсортных игроков футбольной команды пересчитают ему рёбра и отберут оставшиеся с выходных деньги. В худшем – его окунут головой в ближайший унитаз, и лёгкие наполнятся мутной водой со стальным запахом канализации, оставляя в горле мерзкий привкус, с которым невозможно справиться.
Артура затягивает в классную комнату выпускник, которого он уже видел прежде – воспоминания подбрасывают чёткий образ лица и стрижки, отсутствие стиля; затем вспоминаются куртка или любой другой атрибут футбольной команды, неудачное имя на «Р» - Редьярд? Роланд? Ричард? - английский акцент, ухмылка и «Арти». Они пересекались до этого – пару раз в столовой и столько же в библиотеке, - пересекались с «просто Имсом», с человеком я-ненавижу-своё-имя. Артур хмурит переносицу, вспоминая что-то ещё, нечто очень важное.
«Дисграфия*», - произносит он вслух, прислоняясь к двери спиной.
Имс закусывает щёку, смотрит Артуру в глаза, и тому хочется поёжиться. Артур не знает, ударят его сейчас или нет, но может с лёгкостью представить, как имсов кулак встречается с его скулой, как хрустит нос, как приходится отхаркиваться кровью на пол.
«Позови меня в гости», - внезапно говорит Имс, усаживаясь на учительский стол. На старшекласснике снова какая-то идиотская футболка, прямые джинсы, закатанные до колен – нынче в Детройте невыносимо жаркая весна, от солнца сгорают леса и дымится асфальт – и сланцы. «Завтра, около девяти, как тебе?»
Артур нервно сглатывает. Между его лопатками прокатывается дрожь, словно ему за шиворот вылили стакан ледяной жидкости. Ощущение такое реально, что ему хочется пощупать футболку рукой.
«Мать завтра дома», - зачем-то говорит Артур. Он думает, что ситуация граничит с бредом, но всё равно добавляет: «Если хочешь, можешь прийти сегодня. В восемь будет нормально».
Имс кажется победителем. Он спрыгивает со стола, открывает небольшой деревянный ящичек, вытаскивает пару листов – кажется, это стол учителя математики? – и протягивает их Артуру. Артур достаёт из сумки огрызок карандаша и рисует схему проезда прежде, чем успевает до конца осмыслить происходящее. Ему кажется, что он очутился в форс-мажорных обстоятельствах и окружающая его обстановка утратила границы. На этом моменте он чувствует себя погибающим во время шторма или, возможно, торнадо. Ветер преобладает над человеком, и, в данной ситуации, ветер – это Имс.

Их с матерью квартира в Детройте выглядит бедно: однотонные бежевые обои в обеих комнатах, потрескавшаяся плитка на кухне, заметный недостаток мебели, надрывно скрипящие полы, заржавевшая сантехника и продуваемые окна. Мама Артура живёт тем днём, когда она, наконец, дебютирует в кино и на полученный первый гонорар купит сыну кровать и сделает ремонт в квартире. Сейчас она нянчиться с чужими детьми и обучает их французскому языку, а по ночам репетирует в крошечном театре с труппой таких же «начинающих» актёров. Артуру кажется, что однажды маму добьёт какое-нибудь из полутора десятка всех её хронических заболеваний, и надеется, что к этому моменту они уже исчезнут из поля зрения друг друга.
Его комната выглядит так, словно он въехал сюда пару дней назад и до сих пор не распаковал вещи – надувной матрас на полу, небольшая тумбочка с настольной лампой, низкий кофейный столик, полностью заваленный книгами; разложенные на полу стопки учебников; ноутбук на подоконнике; широкий шкаф и две большие картонные коробки в углу.
Дом, который они променяли на жалкую квартиру в Детройте, никогда не был особо любим Артуром, но их нынешнее жилище просто вызывает приступы отчаяния. Приглашать кого-то сюда равносильно добровольному унижению, и Артур добавляет это в свой список «Почему-не-стоило-звать-Имса», в котором и так уже около двух десятков пунктов.
Раскиданные по комнате книги вызывают раздражение, поэтому он собирает их в ровные стопки и складывает в одну из картонных коробок. Он думает о том, что первые две вещи, которые он купит в свою новую квартиру – это кровать и книжный шкаф. Сначала он выберет квартиру, а потом закажет себе по каталогу кровать и широкий стеллаж для книг.
До восьми часов вечера он успевает убрать всю квартиру, сходить в магазин, приготовить пасту – для себя и для мамы, а вовсе не для Имса; пусть переваривает фаст фуд, - сделать лабораторную по физике и засесть за «Повелителя мух». Время напоминает эластичную ленту, вытянутую в проволоку и связавшую его по рукам и ногам.
Ровно в восемь раздаётся звонок в дверь. Артур отрывает голову от книги и несколько секунд смотрит на входную дверь. Кажется, будто с момента их разговора прошло несколько недель, и он уже успел позабыть о своём потенциальном госте. Артур убирает ноги со стола, откладывает книгу и встаёт со стула.
Он дважды проворачивает ключ и даже не смотрит в глазок – привычка человека, выросшего в небольшом городке, где все соседи знают друг друга с детства.
«Детка, смотри, что у меня есть», - с порога улыбается Имс, зажимая двумя пальцами пакетик с травкой. «Пробовал?», - он без приглашения проходит внутрь, оценивающе оглядывается, дожидаясь ответа, и снимает с себя куртку.
Артур забирает её у Имса из рук, проявляя остатки гостеприимства.
«Нет», - он проходит на кухню и достаёт зажигалку из выдвижного ящика. «Всю жизнь ждал тебя для этого».
Имс ухмыляется ещё шире.
«Значит, сегодня твой день, Арти», - Артуру совершенно непонятно, что происходит. Какое-то время он просто наблюдает за действиями Имса, затем притаскивает ноутбук из комнаты и включает музыку. Он совершенно точно помнит, что под музыку легче расслабиться.
Имс пододвигает к себе соседний стул и похлопывает по нему ладонью, призывая Артура сесть. Артур делает музыку громче и садится рядом.
Первая затяжка не приносит никакого удовлетворения. Имс щурится, когда затягивается, и его пальцы сжимают сигарету нежно, почти с любовью, он поворачивает её к Артуру, позволяя втянуть дым из его рук. Артур облизывает губы и затягивается ещё раз.
Спустя две скуренные самокрутки, Имс втирает ему что-то про удивительный цвет глаз и классную задницу. Артур слышит только музыку и вибрирующие интонации чужого голоса, ему кажется, что грани комнаты растекаются по его коже – что-то щекочет руки, и он никак не может понять, что именно.
«И тут она влепляет мне пощёчину на глазах у всего паба», - торжественно объявляет Имс, когда CD заканчивается и на кухне повисает пауза.
«Это объясняет твой переезд в Штаты», - тихо произносит Артур и внезапно эта мысль начинает казаться ему настолько забавной, что он смеётся. Он слышит вторящий ему гортанный смех Имса, и шутка кажется ему просто превосходной – он тонет в собственном смехе, чувствуя, как напрягается живот и начинают болеть скулы, но не может сдержаться. Кажется, будто внутри него кто-то зажёг факел – от этого огня горячо и безумно душно, но вместе с тем невероятно хорошо, как будто по венам пустили удовольствие.
Артур закрывает глаза, продолжая смеяться, и кладёт голову на имсово плечо. Ноут прокручивает диск несколько раз и, наконец, включает музыку по новой. Артур улыбается и открывает глаза. Потом он наверняка вспомнит, как гипнотизировал взглядом шею Имса, расположив голову на его плече.
Воротник имсовой футболки закрывает обзор, и Артур приминает ткань указательным пальцем. Он чувствует, как Имс перестаёт смеяться, и на несколько секунд они оба замирают в исходном положении. Артур смотрит на загорелую шею, всё ещё удерживая ворот, и часто дышит. Ему кажется, что травка сделала его вампиром, и теперь она же побуждает к действию. Он даже не раздумывает перед тем, как прижаться губами к шее Имса и закрыть глаза. Сердце пропускает удар – Артур чувствует это очень чётко – и медленно ускоряется.
Имс окончательно затихает и, судя по всему, перестаёт дышать. А через секунду он уже резко поднимается на ноги и вжимает Артура в стол, целуя его тонкие губы – жарко, очень жарко и не хватает воздуха, - и шипит «Арти, детка».
Медленную мелодию сменяет громкий вопль солиста, барабаны разрывают паузы и артуровы барабанные перепонки. Он чувствует, как стол сзади начинает медленно отъезжать под их напором, и придерживает его рукой.
Гитарное соло – Имс кусает его за шею, подсаживает на стол и запускает ладонь под футболку. Артур опирается одной рукой на столешницу и откидывает голову, ему кажется, что музыка растворяется в нём, пробуждая жар во всём теле – вот только жар пробуждает далеко не музыка. Имс стаскивает с него футболку и притягивает к себе за шею, Артур рвано целует его в ответ и цепляется большим пальцем за ремень.
«Похоже на порно», - смеётся он в губы Имса, спихивая что-то хрупкое и звонко разбивающееся со стола.
«В порно ты был бы девственником», - ремень летит в сторону холодильника, и руки замирают на пуговице. Артур медлит, и Имс, как хорошая борзая, улавливает это смятение. «Да ты что, серьёзно?» - музыка застывает в лёгких, наполняет каждую клетку. Артур молчит, позволяя ей душить тишину голыми руками.
«С днём рождения, Имс», - англичанин поздравляет сам себя, даже не пытаясь скрыть ухмылку. «Только в этом случае нам нужна кровать, Арти» - произносит он, и Артур кивает в сторону коридора.
Они поднимаются со стола, и для обоих это равносильно расстрелу на месте. Имс не сдерживается первым, притягивает Артура к себе и продолжает целовать, даже когда они пересекают кухню, врезаются в какой-то ублюдочный косяк, роняют вешалку в коридоре и, наконец, достигают комнаты Артура.
Имс кусает его губы. В комнате достаточно темно, но им хватает и уличных фонарей. Тусклый свет разливается по полу, бежит по облезшему ковру, Артур подводит Имса за руку к подоконнику – он любит визуальный контакт, а сейчас его недостаточно.
«Может, срежем?», - спрашивает Артур, лихорадочно улыбаясь, когда его пальцы зажимают верхнюю пуговицу.
«Хер тебе, это любимая футболка», - Имс помогает ему расстегнуть весь этот пиздец, а Артур успевает подумать о том, как сильно ему хочется материться.
Ему хочется дать грубую характеристику каждому попадающемуся на глаза предмету, даже Имсу, особенно Имсу.
Артур падает на матрас, чуть ли не прикладываясь головой об угол тумбочки. Они оба уже несколько минут как голые, но Имс до сих пор медлит.
«Сделай музыку погромче», - просит Артур, когда имсова рука поднимается по его бедру в сторону живота.
«Ты охренел?», - шепчет Имс, наклоняясь, чтобы поцеловать Артура в шею, и встречает невозмутимый взгляд. Дьявол, как будто Артур вовсе и не хочет его до дрожащих коленей.
Музыка становится громче, и Имс возвращается в комнату, зажимая губами самокрутку. Они раскуривают её быстро, вытаскивая друг у друга из рук, прижимаясь губами и втягивая ртом чужой дым, целуя рвано и весело.
Имс берёт его сдержанно, нежно, срываясь грубыми поцелуями на губах и шее. Артур гортанно стонет, вжимаясь мокрой спиной в матрас, и застревает в этом вечере всем своим затуманенным сознанием.

Артур просыпается до звонка будильника, и этот промежуток в четыре минуты кажется ему настоящим мучением. Всё тело сводит от усталости, как будто он не спал примерно целую жизнь, а виски отбивают в голове торжественный марш, заставляя сощуриться и зажать одно ухо ладонью.
«Как голова?», - тихо спрашивает лежащий рядом Имс, поглаживая Артура большим пальцем по плечу.
Вместе с этим голосом резко накатывают воспоминания. Артур помнит, как впервые затянулся чем-то, крепче петрушки (в классе, возможно, третьем), как впервые поцеловался, как впервые…
«О, Господь всемогущий», - Артур атеист, но бывают ситуации, когда своё удивление невозможно выразить цензурными словами более ёмко.
Он буквально чувствует боль чуть пониже спины, уже предвидит все неприятности пешей ходьбы до школы и обратно. Ругательства так и лезут с языка, но Артур сдерживается и молчит.
«Со всеми это однажды случается. По крайней мере, если тебе повезло в жизни», - Имс ухмыляется и тянется к губам Артура.
На этом моменте и раздаётся звон будильника.
«Ооо, тебе нужно срочно уходить», - отталкивая от себя Имса, заявляет Артур и поднимается с матраса.
Подобное даётся ему с немалым трудом, и парень хмурится, пытаясь привыкнуть к ноющим раскатам по всему телу и резкой боли в одном, совершенно определённом месте.
«Эй, полегче», - Имс поднимается следом за ним, и только тут Артур замечает, что они оба всё ещё голые. Имса, впрочем, это ничуть не смущает. Он кладёт руку Артуру на талию и притягивает к себе. «Как голова?», - повторяет он свой вопрос.
«Две таблетки аспирина явно не лишние. Но я в порядке, правда. А вот тебе нужно собираться, скоро вернётся мама из своей труппы».
Его мать никогда не против обнаружить симпатичного представителя противоположного пола в своей квартире – Артур прекрасно об этом помнит. Вот только на ближайшие тридцать лет он планирует оставаться единственным мужчиной, посещающим мамину обитель.
Они приводят квартиру в относительный порядок, убирают мусор с кухни и собирают травку с пола, проветривают комнаты. Артуру всё ещё трудно ходить, и его шея выполнена в ретро стиле – красные пятна в хаотичной последовательности. Он разглядывает себя в зеркало, пытаясь расчесать спутавшиеся лохматые волосы, и вспоминает хотя бы один предмет своего гардероба, способный скрыть нечто подобное.
Когда он выходит из ванной, в двери проворачивается ключ. У Артура холодеет спина.
«Вылезай по пожарной лестнице», - приказывает он Имсу, открывая окно и выуживая из шкафа первую попавшуюся – и, вероятнее всего, единственную – рубашку с высоким горлом. Дверь в коридоре открывается, и Артур слышит уставший голос матери: «Арти, ты уже проснулся?».
Имсу приходит в голову мысль о том, что Артура, возможно, только два человека на свете называют таким сокращением. Он тормозит, уже перекинув обе ноги в сторону пожарной лестницы, и оборачивается назад.
«Да, мам. Как репетиция?» - дружелюбно спрашивает Артур, бросая в Имса ненавистным взглядом.
Тот остаётся сидеть на подоконнике, слегка покачиваясь – Артур не видит, но он более чем уверен, что Имс болтает свешенными ногами.
«Проваливай», - гневно шепчет Артур сквозь зубы, подходя к окну и выталкивая гостя из комнаты. Поцелуй выходит внезапный, поспешный, жёсткий – но оба так откровенно его хотят, что абсолютно плевать, каким он получится.
Уже выходя из дома, Артур замечает упавшую на пол куртку Имса. Это куртка футбольного игрока – квотербека, что касается Имса – с номером и фамилией. Парень прячет её в своей комнате, чтоб у мамы не проснулись какие-нибудь подозрения. Почему-то Артуру даже в голову не приходит мысль о том, что куртку мог забыть «просто друг» или «всего лишь одноклассник». Он более чем уверен, - подобное остаётся только после любовников.

Артур поставил условие – всё происходящее должно остаться между ними. Никаких посторонних ушей, глаз, рук; они не встревают в жизнь друг друга, не соприкасаются в школе даже взглядами. Не должно быть одностороннего вмешательства или даже обоюдного вмешательства. Никакой дружбы и никакой напускной ненависти.
Иными словами, Артур оставил Имсу исключительно ночи, проведённые с ним наедине. Частый и жаркий секс до утра – кто бы знал, что малыш Арти так втянется, - покалеченная мебель, долгие ночные разговоры и пожарная лестница. Имс даже начинал подозревать, что старушка из соседнего дома специально перенесла поливку цветов на утреннее время, чтобы иметь возможность лицезреть его, полуголого, перелезающего в семь часов утра через соседский подоконник.
В первое время условие казалось Имсу просто идеальным – Артур самостоятельно освободил его от всех обязательств. Но потом старшеклассник осознал, что его так же лишили всех прав – ему приходилось наблюдать со стороны за тем, как какие-то ублюдки издеваются над Артуром на протяжении всего учебного дня, и всё, что Имс мог сделать – это пройти мимо и «случайно» толкнуть мучителя плечом в стену.
Он был единственным учеником в школе, кто не мог выдержать подобной травли, но и он же был единственным, кому не дозволялось встревать по объективной причине. Имс прекрасно осознавал, что Артур не воспримет помощь должным образом и исключительно из принципа разорвёт все контакты – которых и так, к слову, было немного – приходилось умывать руки.

Артур живёт в предвкушении лета. Он не любит жару – но в этом году она и так наступила раньше; он не любит каникулы – но одиночество ему больше не угрожает. Поэтому, вопреки своим предубеждениям о том, что лето – это пара душного опустошения, Артур отсчитывает каждый день, оставшийся до каникул.
Родители Имса работают на дому, поэтому встречаться получается только когда мать Артура погружается в свои репетиции. К огорчению обоих, в последнее время она делает это всё реже. Имс мастурбирует на Артура, Артур дочитывает «Американскую трагедию», оба тоскуют в разных частях Детройта, но ни черта не могут поделать.
Имс затягивает Артура в ближайшую классную комнату, мимолётно касаясь пальцами его ладони.
«Мои родители уезжают сегодня днём. Заглянешь?» - Имс непринуждённо пожёвывает нижнюю губу, и это, к слову, сильно отвлекает.
«В четыре. Мне нужно сдать книги в библиотеку».
Артур позволяет Имсу зарисовать схему проезда, но все названия подписывает самостоятельно – они тренируются, но с координацией в алфавите у Имса по-прежнему очень туго, зато имитация даётся ему в разы лучше, чем Артуру.
Артур надеется, что однажды Имс всё-таки научится писать грамотно, ровно как он надеется, что Имс не научится никогда – и тогда Артур сможет сам записывать для любовника всё, что необходимо.
Имс думает о том, что сегодня у них годовщина – два месяца. Они оба отрицают подобный вид праздника, но Имсу всё равно хочется купить немного вина, травы и фруктов, хочется приготовить ужин или обед, а, ещё лучше, завтрак. Он улыбается, и они поочерёдно выходят из классной комнаты.

Спустя два урока, Джеффри уговаривает Артура сходить с ним в столовую. Он любит поговорить за едой, и ему нужны слушатели, поэтому Артур готов сжалиться, хотя перспектива полчаса выслушивать различные умозаключения одноклассника кажется отнюдь не радужной.
«Ты должен постоять за себя, Артур», - говорит Джеф, шумно прожевывая сэндвич. Артур смотрит на листик салата, застрявший в Гранд Каньоне между передними зубами Джеффри, и щурится, автоматически размешивая вилкой содержимое своей тарелки.
«Думаешь?» - спрашивает Артур у салата во рту собеседника, с трудом отводя взгляд.
«Несомненно», - Джеф обхватывает трубочку пухлыми губами, втягивает через неё сок, и полощет им рот.
Артуру кажется, что никого отвратительнее Джеффри он ещё не видел.
«Знаешь, чувак, что именно тебе требуется?» - интересуется парень, облизывая уголки губ. «Ответить им за все те унижения, что ты пережил» - Джеф закусывает трубочку зубами. Теми зубами, в которых всё ещё виднеются остатки салата. «Сделаешь это один раз – и они отвалят. Просто сделай это!».
И Артур делает.

На следующий день он приходит в школу в рубашке с высоким воротником и в широких тёмных очках. Когда его спрашивают, почему он выглядит сегодня так «необычно» (по-идиотски – думается самому Артуру), он выдумывает историю о том, что его глазной врач посоветовал воздержаться от любых ярких раздражителей. Артур заслуживает жалость окружающих, и он с трудом сдерживает рвотные спазмы при виде этого.
Чья-то рука сзади ложится на его плечо – кажется, будто Имс уже приватизировал эту часть тела – и затаскивает его в туалет. Имс выглядит равнодушным, и это не на шутку пугает Артура – Имс никогда не выглядит равнодушным. Тем более, рядом с ним.
Артур поджимает губы и делает шаг назад, чтобы избежать ощущение чужого раздражения на своей коже. Имс смотрит на него, слегка сметённый необычным внешним видом.
«Какого, блять, хрена, Аль Пачино?» - спрашивает он, делая встречный шаг.
Артур пытается вспомнить, что именно он мог натворить.
«Я ждал тебя со вчерашнего вечера», - не дожидаясь ответа, начинает Имс, - «и всю грёбаную ночь!».
Артур вспоминает. Ему становится стыдно и обидно отчасти, потому что он действительно хотел прийти. Он знает, что это было бы круто.
«Так сложились обстоятельства», - говорит Артур. Ему хочется себя оправдать, хотя бы в глазах Имса. Он бы не отказался выяснить, что его простили. Возможно, ему уже никогда не простят подобного в будущем, но его простили сейчас.
«Обстоятельства?» - спрашивает Имс и мягко толкает Артура назад.
Очки съезжают с его переносицы, и парень поспешно поправляет их. Имс – чёртова борзая – замечает слегка припухшую переносицу. Он вытягивает руку вперёд, снимает с Артура его солнцезащитные очки и тут же меняется в лице.
Имс видит фиолетовые круги под глазами Артура, видит покраснения вокруг его переносицы, наконец-то замечает всё до конца. Он может представить, как эти уроды – двое из запасного состава футбольной команды – ломают Артуру нос. Как они бьют его кулаками по лицу и, скорее всего, рёбрам.
Имс шумно втягивает носом воздух. Он напоминает Артуру разъярённого быка, поэтому парень делает шаг назад, забирая из имсовых рук свои очки.
«Слушай, есть две стороны…» - произносит Артур, но прерывается в самом начале своей речи.
Имс вылетает из туалета и бежит по коридору в сторону курилки. Он хватает этого идиота – Барт, кажется? – за грудки и вдавливает его в стену. Имс не замечает окружающих, никого вокруг, он бьёт парня в челюсть и даёт ему несколько минут, чтобы отдышаться и сплюнуть сгусток крови на землю. Адреналин заполняет вены, проникает в каждый кровеносный сосуд, заставляет сердце участиться, Барт бьёт его под рёбра, но промазывает мимо солнечного сплетения. Имс поспешно выпрямляется и толкает соперника на асфальт, ломает ему нос и разбивает бровь, прикладывает его головой об асфальт.
Ночью парень впадает в кому.
Имсу удаётся сбежать прямо из-под носа полиции.

- Думаешь, его поймают? – спрашивает Джеф, сжимая сухими губами кончик самокрутки.
Артур приоткрывает дверь машины и ставит одну ногу на жёсткий песок. Удушливый воздух проникает в лёгкие, вызывая неприкрытое отвращение.
- Нет, - отвечает Артур, полностью выбираясь из машины.

«Арти, я выбирал между Индией и Кенией. Индия в проигрыше.
И да, я проверил слова по словарю, видишь, имитация – и правда моё призвание.
Прости, что так вышло. Всё было круто, думаю, мы ещё встретимся.
Имс. Твой-твой, детка.»
В его картонной коробке по-прежнему лежит толстовка футбольной команды.




*дисграфия - неспособность овладеть письмом при нормальном развитии интеллекта./с/

@темы: Science Fiction/Double Feature

---

"Мне хочется любви, оргий, оргий и оргий, самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных, а жизнь говорит: это не для тебя - пиши статьи и толкуй о литературе". /Белинский В.П. Боткину, 16 декабря 1839-10 февраля 1840 г./

---

---

помнится, в прошлом году, примерно в этом же месяце, у нас была конференция "Сталинисты vs Антисталинисты".
мы с моей Д. выступали за антисталинистов под лозунгом "нас мало, но мы в тельняшках", потому что нас было четверо, а сталинистов - 13.
но, что самое важное, мы переплюнули их со всеми их фактами, плюсами, моральной поддержкой и прочей дребеденью.
и начинали мы с найденной мной на антисталинистском сайте цитатой де Сент-Экзюпери из "Цитадели":

Казнит и сажает в тюрьмы неуверенный в себе. Он унижает свидетелей и судей. Но для того, чтобы обрести величие, недостаточно истребить свидетелей собственной низости.

потрясающая цитата, как мне кажется.

@темы: abcdifg

---

что я тут нынче приобрёл в хэппи миле. пиликает

@темы: abcdifg

---

знаете, для студента МГЛУ самый страшный стресс с утра - не найти студенческого в отведённом для него кармашке. Потому что за новый придётся отдать 3000р.
боже, у меня прямо жизнь перед глазами пронеслась, фух х_х

---

Do not stand at my grave and weep,
I am not there, I do not sleep.
I am in a thousand winds that blow,
I am the softly falling snow.
I am the gentle showers of rain,
I am the fields of ripening grain.
I am in the morning hush,
I am in the graceful rush
Of beautiful birds in circling flight,
I am the starshine of the night.
I am in the flowers that bloom,
I am in a quiet room.
I am in the birds that sing,
I am in each lovely thing.
Do not stand at my grave bereft
I am not there. I have not left.

---

---

---

иногда так заходишь на ютуб и находишь что-нибудь простенькое из Queen или The Beatls или The Rolling Stones. Или смотришь на Марли, Хэндрикса или Дилана, следишь за губами Донована - совершенно неважно.
и хочется плакать.
потому что это - тоска, тоска по времени, в котором ты никогда не жил и никогда не сможешь пожить, вкус которого остался для тебя воспоминанием, да и то не твоим. ты смотришь на идолов, смотришь на людей, чья музыка заставляет твоё сердце сжиматься или твои ноги танцевать, и ты понимаешь, что каждый их концерт, каждое их "hello!", посланное в зрительный зал, много лет назад прошли мимо тебя. может быть, ты ещё даже не родился, а оно всё уже пролетело, проволокло за собой любовь и истерику фанатов, скрылось за целыми эпохами.
к чему я это?

тык

когда он говорит "hay, Chicago, say...", мне до одури хочется оказаться там и покричать чёртовой камере, и спеть-проорать в конце всё, что он только попросит, и завизжать на первых словах, не узнав аккорды, и как бы удивиться - чёрт, это она, это действительно Renegade! блять, да он собирается сделать это, он споёт её нам, господи всемогущий! и хлопать под биты сердца, и подпевать, когда идут паузы, и чтобы жарко, душно, невозможно и задыхаться, и вокруг столько же людей - молодых, полупьяных, счастливых. Чтобы вспоминать всю жизнь и говорить кому-то: "а помнишь, тогда, в 79м, в Чикаго...таких уже не делают".
мы живём в эпоху, когда всё можно, но ничего толком не выходит. все наши бунты сомнительны, все наши идеи заранее провальны - всё это либо уже было, либо неосуществимо в принципе. мы боремся на пустом месте и у нас ничего не получается. каждый ребёнок знает, что главное - образование. а потом главное - работа. а потом - семья.
и стоит действительно задуматься над тем, насколько мы трусливы. насколько сильно каждый из нас боится отступить от заданной траектории, рискнуть ради чего-то. Хотя, по сути, давайте признаем - нам не ради чего рисковать. У нас есть наша будущая жизнь, которую мы представляем смутно, каждый из нас думает - ну нет, у меня-то уж не будет так, как у всех, у меня будет иначе, будет интересно, весело, круто. Вот ещё пару лет похожу шесть дней в неделю в одно и то же место, а потом всё изменится. Потом откроется шкаф в Нарнию или прилетит доктор на TARDIS, или, может быть, нападут инопланетяне - тогда-то уж я покажу себя. тогда я проявлю всё своё бесстрашие и весь свой интеллект, тогда мой талант всплывёт в самый подходящий момент, как в кино, когда надежда уже отступила.
Вот сейчас, ещё немного я побуду обычным человеком, а потом наступит что-то (что-нибудь, чего я жду уже восемнадцать лет) и вот тогдаааа, тогдааа мир ещё узнает обо мне. Или не мир. Или не узнает. Но я докажу кому-нибудь что-нибудь, например (просто для начала) - себе, потом маме, а потом всем тем, кто в меня не верил или кто погряз в будничной рутине.

Что за эпоха нам попалась? Никаких тебе рыцарей, никаких прекрасных дам, никаких хиппи, панков, никакого глэм-рока, никакого декаданса или крепостного права. У нас есть только блядские политики и лживые журналисты (не все, но они есть), и твой протест может лишить тебя ног, рук, мозгов или языка - а иногда, и всего сразу, но он ничего тебе не даст. Ни удовлетворения, ни пользы обществу. Ты можешь протестовать, чтобы протестовать - все так и останутся в забытьи, в летаргическом сне.

Откройте нам Нарнию. Вышлите Доктора с любой планеты, на какой бы он не застрял. Пусть инопланетяне захватят нас под угрозой уничтожения. Пусть мировые катаклизмы объединят мир, объединят молодёжь, пусть у нас будет хоть что-то общее, помимо ненависти к первым парам в понедельник и субботу и твиттера.

---

утащено через третьи руки (=